Ольга Чигиринская - Шанс, в котором нет правил [черновик]
«Курьер» подошел к двери, встал под аркой, на закрашенный светящейся краской квадрат. Через некоторое время дверь открылась и он шагнул в открывшийся проем. «Охранники» ждали. Через полминуты дверь снова открылась, и они тоже вошли.
Еще через минуту — или даже меньше — расхлопнулись ворота, пропуская минивэн и джип-хаммер. Выскочившие из минивэна люди были затянуты в глухие черные комбезы для строительных работ и ветрозащитные маски. Половина из них тащила сложенные носилки.
Цезарь первым вошел за бронированную дверь и тут же уперся в следующую. По идее, в тамбур могло вместиться два человека средней комплекции. С Цезарем в тамбур могла войти разве что небольшая собака. Однако вторая дверь открылась сама собой, и Цезарь на всякий случай поставил ее на стопор, чтобы она вот так же не захлопнулась и не помешала ребятам. А за дверью было небольшое пространство и поворот. И лежало два трупа. В форме внутренних войск. За поворотом оказался коридор, перегороженный двойной решеткой. Дверные секции решеток были подняты, и с той стороны валялось еще два трупа. Один, кажется получил пулю в висок — по крайней мере, лежал он ничком, головой в красной луже. А над вторым на стене алела хвостатая «комета» — словно маляр макнул кисть в киноварь и щедро брызнул на стену.
А дальше был выгнутый дугой коридор с распахнутыми дверями следственных кабинетов — и если в каком-то из них находился человек, он был мертв.
Сзади — ребята уже вошли — кто-то помянул ту самую мать. Они видели всякое. Они разгребали развалины после пожаров и взрывов, раскапывали оползни, имели дело с последствиями наводнений. Но они впервые видели, на что способна твердая человеческая рука, хорошо натренированная и направляемая совершенно беспощадной волей. Ни на кого из охранников или следователей не тратили больше одного удара. Никому больше одного не потребовалось.
Тут и в самом деле поверишь в Бога — или в дьявола.
А, нет. Живые были: в последнем кабинете помимо убитого следователя и двух остывающих охранников находился скованный наручниками паренек, стоящий на коленях в луже своей рвоты и жалобно постанывающий. Цезарь мысленно сверился со списком. Наш.
— На выход, — сказал Цезарь, перекусывая наручники кусачками из универсального блока. — Бегом!
Два раза просить не пришлось. Парень, пошатываясь на бегу, похромал в сторону выхода. Его быстро перехватили, уложили на носилки, укололи, понесли…
Цезарь уже знал, что увидит на посту перед лестницей — и нисколько не удивился, переступая через лужу крови и очередной труп.
Ай да тамплиеры. Ай да святоши. Вжик-вжик-вжик — уноси готовенького… Моральная дилемма, которой Цезарь слегка маялся перед акцией, была разрешена полностью: все сделала пара из центра.
Но как? Как? В охране стояли тренированные люди, вооруженные до зубов — ну, пусть они не ждали нападения, пусть расслабились… но не до такой же степени, чтобы их взяли и зарезали вот так, как баранов?
Цезарь услышал выстрелы, и перешел на бег, чтобы застать финальные мгновения долгой и неправедной жизни господина Ильинского.
Потом двое длинных… — стоп, а почему их двое, центр-то прислал вместе с Адамом только одного? — добили охранников. Тот веснушчатый, которого Цезарь видел раньше, действовал двумя то ли короткими мечами, то ли длинными ножами. Лезвия блестели серебром. У второго был пистолет с глушителем — так вот, кто разнес башку тому, в коридоре…
Адам резко взмахнул своей посеребренной катаной, стряхивая кровь — всего ничего этой крови было у варка Ильинского — и вложил оружие в ножны.
— Давайте в камеры по списку, — сказал он Цезарю и ребятам. — Минус седьмая.
Ребята после увиденного внизу были слегка на взводе, а на первой камере взвод этот слегка застопорило. Там билась в истерике женщина. Единственная женщина среди заключенных.
У всех спасателей был набор первой помощи, в который входило, кроме всего, и снотворное — но как раз инъекции она и сопротивлялась.
И вдруг — утихла.
«С этого станется ударить ее по голове», — подумал Цезарь, заглядывая внутрь — и увидел, что Адам, обняв девушку, то ли шепчет ей что-то на ухо, то ли целует ее в щеку, а она прячет лицо на его плече.
Увидев Цезаря, спец из центра показал рукой: носилки сюда! — и теперь уже девушка улеглась спокойно, только руку Адама держала. А потом ее пальцы разжались. Адам сунул в карман пустой шприц-тюбик.
Цезарь шел за последними носилками, на ходу проверяя, не осталось ли позади ничего компрометирующего. Хорошо бы позвонить на перевалочную — и еще раз подтвердить готовность медицинских блоков — но не отсюда же их вызывать. Ребята держались неплохо, ребята держались очень и очень неплохо, если учесть обстоятельства операции — и состояние пациентов. Рутина. Рутина-матушка, процедура, вбитая в спинной мозг. И замечательно — потому что, когда она отказывает, человек начинает думать. Он повернулся на движение — и увидел, как Алик, передний, вскидывает пневмопистолет. Цезарь не успевал. Успевал странный тип в кожаной куртке, пришедший с людьми из штаба. Но он не удержит Алика…
— Осторожнее с носилками, — мягко сказал кожаный тип, щелкая предохранителем аликовской пневматички. — А с этим — еще осторожнее. Отследить вас по такому гвоздику проще простого. То, что вас интересовало, делается вот так, — он отдал устройство, предназначенное для забивания дюбелей в бетон, обалдевшему Алику — того еще никто и никогда не разоружал, удерживая в сантиметре над полом — и подошел к дверной нише, в которой вяло шевелился один из охранников — вот на что вскинулся Алик. Уже протискиваясь между носилками и стеной — Валера сзади стоял столбом, спасибо ему, Цезарь видел, как человек в кожанке наклонился над охранником, что-то нажал — и тот сразу обмяк. Людей, которые лежат так, вытаскивают в последнюю очередь — им уже не поможешь.
Цезарь потом и себе-то не мог объяснить, что на него нашло. Наверное, все сразу.
— Марш, — скомандовал он своим, прижимаясь к нише, и шепотом сказал стоящему рядом кожаному, — ну мы это делаем с врагами, а вот вы… — он даже не знал, почему решил, что человек в кожанке — чужой, с тем же успехом он мог быть из штаба.
Тот повернулся, посмотрел на Цезаря. Грустно так посмотрел. Недоуменно.
— С людьми. Здесь нет никого, кроме людей. Чужие здесь не ходят.
И тут Цезаря впечатало в стенку. Следующим, что он увидел вслед за темнотой, были бешеные глаза Адама в прорезях маски.
— В машину. Молча. И быстро.
Приказ провалился куда-то в спинной мозг и пошел на исполнение сам. Цезарь подозревал, что непрошибаемое спокойствие командира аварийной группы скрывает нечто взрывоопасное, но действительность несколько превзошла его ожидания. Он даже не обиделся на то, что им так лихо попробовали стену на прочность — изумление было сильней: некрупный с виду мужчина проделал это одной рукой, второй продолжая сжимать ладонь спасенной женщины. Это у них там все такие?
Эней проводил взглядом спешно удаляющегося спасателя, тихо вынул руку из руки Цинтии и повернулся к Кесселю.
— Извините. Ребята в шоке.
— Не за что, — сказал Кессель. — А вот с шоком нужно что-то делать. Потому что вашим ребятам самим нужен врач. Всем. А это ЧП не последнее.
— К этому все равно нельзя привыкнуть.
— Не нельзя. — Кессель двинулся к выходу. — Не надо. Но вам все равно нужны солдаты. Потому что этих вы можете превратить разве что в убийц. В лучшем случае.
— Ваши рекомендации?
Кессель провел рукой по стене.
— Все уже было. Военная организация. Летучие колонны. Ячейки армейского типа на местах. Отдельно от основной сети. Без всякой связи с ней. Никаких конспиративных задач. Только подготовка и боевые операции по необходимости. Маскировать под клубы, кружки. Их будут щупать поначалу, убедятся, что нелегальной активности нет — и оставят в покое. Да и что может сдать втычка в армейской ячейке?
Справа под стенкой — видно, отпихнули с дороги — мирно лежал неидеально круглый предмет.
— А вот это, — сказал Кессель, разглядывая голову бывшего шефа екатеринбургской СБ, — было уже лишнее.
— В таком виде он мне больше нравится. Я же обещал, что распишусь у него на лбу.
— На лбу? Не поместится, — сказал Кессель. — Разве что тем лезвием, которым на рисовых зернышках «Троецарствие» вырезают.
Эней усмехнулся, вытянул руку с катаной перед собой, примеряясь. Тринадцать едва заметных движений — и на лбу покойника нарисовался иероглиф. Мастера и ценители благородного искусства каллиграфии сочли бы его грубым и ученическим, хотя оценили бы твердость начертания.
Затем Эней развернулся и пошел к выходу мимо развороченных дверей, обходя лужи густеющей крови. Левую руку он берег — заморозка начала отходить, и временный шов немилосердно горел. И уже на выходе услышал, как за его спиной хмыкнул Кессель.
